Челябинский Камерный театр первым поставил пьесу Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича». Сегодня и завтра, 26 и 27 февраля, — мировая премьера в Челябинске
Режиссер-постановщик — главный режиссер Камерного театра Виктория Мещанинова. Перед началом пресс-показа мы спросили Викторию Николаевну, запрещали ли когда-либо ее постановки.
Мещанинова без паузы вспомнила, как она ставила в ТЮЗе две современные пьесы о подростках, за что ее вызывали в высокие партийные кабинеты и допытывались, где она нашла такие подъезды без лампочек и вообще такую убогую жизнь, когда вот, посмотрите в окно, мы повсеместно строим коммунизм! Пожурили-пожурили — но нет, пьесу из афиши не сняли.
Главный режиссер Камерного театра Виктория Мещанинова
Сам вопрос о запрещении спектакля уже не кажется наивным: к пьесе Соломонова подступали несколько театров, но что-нибудь да мешало. На фоне событий, которые сам Артур Соломонов называет кризисом перепроизводства святынь, никто не удивится, если через неделю недопустимым объявят оскорбление чувств сталинистов, например. Хотя спектакль не об этом совершенно.
Читка пьесы «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича» состоялась в московском «Театре.doc» с Максимом Сухановым и Юлией Ауг, сейчас идут репетиции. Готовятся к выходу спектакли в театрах Польши, Австрии и США. Но Челябинск стал первым городом мира, где премьера состоялась.
В роли Сталина и режиссера театра — эксцентричный Петр Артемьев
Итак. Действие происходит в императорском театре современной России. Репетируют пьесу модного драматурга о смерти Сталина.
На фоне кремлевской стены, которая представляет собой забор из досок с колючей проволокой поверх, охранники ведут бытовой разговор. Милую пикантность кремлевскому ландшафту придает фонтан с фигурой писающего мальчика слева и монумент девушки с веслом справа (художник-постановщик — Сергей Александров).
Что характерно, мальчик в фонтане исправно писает, пока охранники охраняют.
Суета, подозрительность, тревога. Охранники строчат в блокнотик доносы друг на друга: «Тебе слишком много кажется, тебя пора расстрелять!». Слуги вождя судачат о врачах, заговорах, шагах и шорохах из кабинета, и что бы это значило, если у Него потные ладони, и куда указывает бессильно повисшая рука умершего правителя. Они настолько запутаны, что не могут поверить в смерть: «Потому что если властелин превращается в кусок мяса… то какой же это властелин?»
В роли Ленина — Александр Сметанин
Все это забавно, гротескно, но как-то скучновато. Мы много читали, смотрели, давно все понимаем про сталинизм. Ну да, они нелепые, эти слуги дрожащие. Ну да, смешно, когда к отошедшему в мир иной Сталину приезжает Ленин на велосипеде и картаво говорит ему: «Коба! Я тебе оставил великое государство. А ты его просрал!»
Но что тут нового?
Главный режиссер главного театра Вольдемар Аркадьевич успевает торжественно сообщить нам, зрителям, что театр смело берется за сложную тему, которая в «такое непростое время» вызовет волну «недовольств со всех сторон» — и сталинистов, и антисталинистов, но «мы принимаем вызов истории!» и «наш спектакль станет началом грандиозных похорон сталинизма».
Через весь зал на сцену идет Человек в шляпе, как у охранников (актер Дмитрий Блинков) и вручает режиссеру благодарственную телеграмму министра культуры страны. Он поздравляет и желает.
А далее происходит очень натуральное: президент, обедающий в данную минуту с министром культуры, желал бы посмотреть часть спектакля, пусть даже на репетиционном этапе. Ну почему бы президенту не пожелать, ей-богу, посмотреть, «как покажут его предшественника». Вы играйте, играйте, трансляция уже идет. Он уже все видит.
Он уже все видит. Это ключевое событие в пьесе. Никакого президента нет на сцене и не будет. Он невидимый.
Какие позы принимает режиссер, какие ужимки и прыжки демонстрируют актеры, как меняется грация и пластика в прогибе — я рассказывать не буду.
Ритуальное сожжение первой (неактуальной) телеграммы с поздравлением
Помощник министра берет и сжигает первую благодарственную телеграмму как недействительную, а пепел — внимание! — собирает в крошечный пластиковый пакетик. А вот президент покашлял или чихнул. Это означает что?
Наблюдать за этими метаморфозами — одна из главных эстетических радостей спектакля, помимо, собственно, текста. Текст у Соломонова плотный, афористичный, фразы отлиты из хорошего дорогого металла.
Режиссер Виктория Мещанинова точными и легкими штрихами обозначает совершающийся обратный времени ход: мы слышим и знакомые телевизионные интонации, и характерный акцент, и угадываем повороты головы, и ловим современную риторику страха, и откликаемся на знаковые сигналы той эпохи, 1930—1950-х. Это лоскутное театральное полотно, с тщанием и знанием сотканное. Им надо просто насладиться, спасибо мастеру Виктории Николаевне.
Но главное, конечно, соломоновский сюжет — смешной и жуткий. Понимаете, труппу очень волнует, что сказал президент. Что он сказал?
«Корзинка сладкая с малиной — десерт — осталась нетронутой», — рассказывает тот помощник министра с телеграммой.
«Как нам это понимать?» — повисает в воздухе вопрос.
Что происходит вообще с человеками, которыми только что хотели играть пьесу, как смешон тиран, как смешон страх? Почему надо переставать думать то, что думаешь, и слушать, что скажут или о чем промолчат? Почему все так искривилось — вот прямо на наших глазах искривляется?
Что сказал президент? — труппа ждет ответа Человека в шляпе
Президент расстроился из-за того, что вождь умирает. Расстроился и попросил — ну вот как бы сделать, чтобы не было так печально. Рождение, например, оно же всегда веселее, чем смерть. Почему бы вам не показать рождение вождя? Действительно, если задуматься, почему? Кто вас надоумил вообще показывать в театре смерть, да еще и вождя народов?
Сначала все ржут, вся труппа: «С акушерками? В роддоме? Маленький Сталин?»
Потом хохотать стало несмешно. Сигнал поступил Оттуда: не надо тут нам ни юмора, ни фарса. Не время сейчас, товарищи. А что надо? А надо — идти вглубь. И вам еще повезло, что президент ясно выразился. Обычно он молчит! И все догадываются. Он молчит. Потом сморкается. Потом опять молчит — а вам он ясно сказал: у человека два глаза, а не один. Что тут непонятного?
Режиссер (Петр Артемьев) рассказывает автору (Игорь Миногин), как надо немножечко переделать текст
Пьесу о смерти Сталина выворачивают наизнанку до неузнаваемости. Соломонов и эту трагедию превращает в фарс. Например, в действие вводят юного кудрявого Сосо и его маму, которая должна сказать гениальный текст «Курочку помедленнее ешь!» так, чтобы было понятно, что курочку ест будущий тиран.
«Когда я поняла, что он тиран?» — спрашивает актриса-мама.
«Отличный вопрос! — отвечает режиссер. — Сегодня утром».
В роли мамы — Алина Тягловская, юный Сосо — Никита Савиных
Легкость, с которой театр расстается со смехом, и готовность встраиваться в новую систему требований. Ловкость ловить сигналы и угадывать указания. Страх, что угадаешь не то и дешифруешь не так. Ступор от этого страха.
Это происходит здесь и сейчас, и не только в театре — везде. Дело не в Сталине и даже не в сталинизме, столь же понятном, сколь и спорном — свидетельством чему являются пикеты местных коммунистов у Камерного театра.
Вопрос в том, что и как происходит с людьми, которые инстинктами, памятью, не знаю чем, слушаются силы, особенно невидимой.
Писатель, драматург Артур Соломонов прилетел на первую премьеру своей пьесы из Израиля
Артур Соломонов достаточно прозрачно описывает время и дает очень точные метки. Трое моих коллег-журналистов, не сговариваясь, поделились впечатлениями после пресс-показа: «Вот прямо как у нас на планерках!»
Изумительно и в тексте Соломонова, и в постановке Мещаниновой, что эти психологические кульбиты завернуты в сарказм, доведены до эксцентрики, до абсурда. При всем ужасе происходящего — все так, все правда, — это смешно! И это, пожалуй, главный фокус постановки: ребята, ну вы серьезно? вот так все построимся?
Зашифровано столько слоев разных тем и смыслов, что хочется пересмотреть.
Финальная песня — «С чего начинается Родина». В ней не изменено ни единого слова. Но узнать ее невозможно.
Исполнение лирической «Песни о Родине»
Она звучит как назидание и дидактика: любите свою родину, мать вашу, картинки в букваре любите, товарищей своих и то, что в любых испытаниях никому не отнять — и только посмейте подумать что-то другое!
Лирическая, нежная песня, с которой мы привыкли ассоциировать детство, маму и скворца, превращена в воинствующий манифест: мы вас научим, дети, родину любить! Что тут непонятного?
Наш подробный разговор с Артуром Соломоновым о судьбе его пьесы, страхе и свободе опубликуем в ближайшие дни.
