Как режиссер Иван Миневцев превратил роман в неоклассическую пьесу, не изменив в нем ни строчки
Полон зал, погасли свечи,
Разлилась волна кулис.
Дирижер, поправив плечи,
Палочку направил вниз,
А потом развернулся к залу, откинул полы фрака и продекламировал вдруг «Марш авиаторов». Публика замерла, кто-то, кажется, даже не понял подвоха. А маэстро сочно так гаркнул: «Шутка!» и закончил марш строками из позабытой, почти несуществующей главы Онегинских странствий. Обернулся к своему струнному оркестру, взмахнул палочкой… Господи, я даже не сразу поняла, что скрипачки картонные, и поэтому сидят, не шелохнувшись. Начинает рояль, с двух ля-ля бемоль, что-то очень нервное, тревожно-требовательное. Так плачет неясыть или начинается фильм ужасов.
Среди тантамаресок вдруг проступают актеры: прекрасная Ольга Телякова (она исполняет роль одной из Татьян) поднимается к роялю. Музыка льется откуда-то сверху, струится сквозь нарисованных музыкантов в зал, увлекая за собой сначала первые ряды, а потом и галерку. А со сцены уже звучат строки Пушкина. Я жду набившего оскомину дядю, который лучше выдумать не мог, но…
Вскидываю голову: все уже случилось? Действие начинается с 7 главы, Татьяна в сумраке гуляя, вдруг оказалась перед покинутой онегинской усадьбой. Впрочем, дальше картина захватывает, и я бросаю это гиблое дело — сравнивать с оригиналом.
Драматургу Алексею Житковскому (о да, «ты лучше выдумать не мог»!) удалось невероятное: он не изменил ни строчки авторского текста, но изменил их порядок. И этим изменил весь порядок вещей. Дал голоса героям, даже тем, кого в романе и не было вовсе. Позволил им самим объяснять чувства, петь, горевать, рассказывать о событиях и делать публику в зале не зрителями, соучастниками.
В моем, еще школьном воображении, Татьяна всегда говорила тихо и сонно, Ольга взвизгивала и грассировала, а Онегин, я была уверена, вообще страдал синдромом Туретта. Как иначе можно было объяснить всю ту ересь, что он выливает на окружающих. Мне тогда еще не было понятно, каких бед можно натворить из большого страха большой любви. Я придирчиво вчитывалась в каждую пушкинскую строчку: а может Татьяна сказала одно, Онегину послышалось другое, а Александру Сергеевичу досталось третье? Рука дрогнула, платье зацепилось, выдала предательская слеза?
Но у режиссера Миневцева все очень понятно: что хотела сказать, то и сказала, и точка. И пусть рука дрожит, и остается только медленно, очень медленно по ступенькам, по фанерной горке сползать в пропасть любви под сумрачное пение скрипки (это необъяснимо, просто нужно видеть).
И как, оказывается, важно, кому из персонажей вложены те или иные строчки. Мы привыкли читать «Евгения Онегина» как рассказ Пушкина о его приятеле. Поэтому так удивительно слышать диалоги, которых не было. Это какой-то совершенно другой «Онегин», в котором робкая Татьяна может отважно заявить Евгений — мой!, Онегин (Иван Яковлев) хохотнуть не в шутку, скука, занемог, а Ольга (Ольга Завьялкова) восхититься кудрями черными до плеч Ленского (Артема Прокудина). Весь флирт, все страстное, игривое и ироничное, трагичное — все слеплено в конкретные реплики. Как стал понятен поэтический язык.
О, этот порядок строф! Чистое наслаждение наблюдать, как строчка за строчкой разворачивается история Татьяны по-настоящему. На сцене их трое — юная особа 16 лет (Екатерина Солнцева), степенная жена (Екатерина Филимонова) и, наконец, достопочтенная княжна (простите, рифмы лезут сами собой, ничего не могу поделать). Они читают по очереди: старшая рассказывает смиренно, с подлинной любовью, у нее все уже случилось, младшая тараторит пылко и горячо, как может любить молодость, а потом простодушно обнимает маменьку за ножку (ах, эти ножки, сколько им внимания). А потом — письмо. Браво создателям! Разыгранное по нотам, звукам и репликам, письмо превратилось в романс, который откликается в каждом персонаже.
Но вернемся на сцену. Там уже танцуют бал, справляют именины, Татьяна бледнее луны, потому что Онегин все сказал. И там навсегда уже осталась тень Ленского. И снова очень тревожно рояль ноет свою боль — ля бемоль. Все, что Пушкин не дал сказать, герои Ивана Миневцева сказали, сделали, бросили, швырнули и даже выпили. Под звуки скрипичные трели, трубы и барабаны. Композитор Константин Хазанович написал еще одного «Онегина» нотами: как танцевали вальс, как стрелял Евгений, как плакала Татьяна и покашливала мать, как пекли блины, как скрипели сани. Он буквально всю деревенскую и столичную жизнь изобразил в стройных рядах на нотном стане.
Совершенно новый «Онегин» очень понятный, совсем не скучный школьный «лишний человек», «виновник или жертва». Актеры дают исторические справки, врываются с прозой, желают «любви тебе, Танечка» и максимально громко сквозь максимально лирический момент объявляют: а теперь, песня!
Это не роман «Евгений Онегин». Новый жанр, поэтическая симфония, написанная питерским музыкантом, мультиинструменталистом Константином Хазановичем, драматургом Алексеем Житковским, режиссером «Молодежного» Иваном Миневцевым и актерами театра.
Ты лучше выдумать не мог?! И невозможно.
